Опасный лаборант - Страница 10

Иллюзия развеялась на пороге кабинета. На окнах были решётки.

– Проходите, – сказал по-русски сидевший за столом полицейский и добавил что-то на португальском.

Дежурный завёл Муромцева в заваленную бумагами комнату, вручил полицейскому паспорт и удалился.

– Садитесь, – указал полицейский на стул.

Его костистое лицо, хоть и покрытое загаром, ни в какое сравнение не шло со звериными рожами местных. Муромцев признался, что перед ним соотечественник. Пускай бывший, но русский. Только что он делает в полиции?

– Садиться не за что, – колко ответил он. – Я лучше присяду.

Полицейский оторвался от загранпаспорта, поднял взгляд. Глаза у него были как у китайского мопса – круглые, карие, навыкате. Угловатый череп, обтянутый шкурой нездорового цвета, казался непомерно велик по сравнению с узкими плечами.

Они угрюмо уставились друг на друга. Полицейский смотрелся чисто выбритым, но, приглядевшись, Денис обнаружил, что волосы на лице практически не растут. Три вьющиеся волосины на подбородке заменяли бороду и должны были казаться признаком маскулинности.

– Сидели раньше? – спросил полицейский.

– Нет, – честно ответил Денис. – Кто вы такой? По какой причине я здесь нахожусь?

– Сержант Полуэктов, – представился сидящий за столом. – Бывший русский, а ныне подданный Его Величества короля Португалии. Служу в полиции благословенного Господом города Синиша.

Он торопливо осенил себя крёстным знамением, уверенно махнув рукой слева направо, словно католическому обряду его обучили с детства.

– Благословенного Синиша… – вспомнил Денис кирпичные руины и кривоватый новострой.

– Да уж, не сраная Сызрань, – с неприязнью прошипел Полуэктов. – И не ваша бандитская Москва.

– Какая она бандитская? – в памяти мгновенно всплыли кишащие грабителями трущобы Лиссабона, где обчистить прохожего было видом народного промысла, а при малейшем сопротивлении в дело шёл нож. – Ничего Москва не бандитская.

– Рассказывайте, рассказывайте, – усмехнулся Полуэктов. – Преступники, грязь, сволочи, гнилой климат и бабы-шлюхи. Мне-то есть с чем сравнить, а вы привыкли и не замечаете. Носите наши обноски, ездите на наших старых машинах, живёте в помойке.

В Москве Денис был в прошлом году, ездил на выходные с девушкой. По широким чистым улицам ходили благостные, весёлые люди. По проспектам ездили, но чаще стояли в пробках новые дорогие автомобили, большей частью, собранные на заводах под Санкт-Петербургом, хотя встречались немецкие. Великий, богатый, красивый город, ничуть не похожий на подвергающийся регулярным разрушениям Лиссабон с клеймом вечного стихийного бедствия и необратимо дичающим населением.

– Вы давно уехали? – спросил он.

– Неважно. Давно, – тряхнул головой Полуэктов, словно муху отгонял.

– Вы сами себя обманываете, – только и нашёл что сказать лаборант.

Он увидел перед собой не олицетворение могущества власти жандарма, а больного человека с исковерканной судьбой, который физически неспособен радоваться жизни. Оттого и бежал на край света, надеясь, что там ему станет хорошо. Но в другой стране оказалось значительно хуже, беднее и опаснее, надо было начинать всё с нуля, только теперь в условиях жёсткого прессинга незнания языка и обычаев. И вот он пристроился на низовую должность в государственную контору, затратив такое количество душевных и физических сил, что десятой доли их хватило бы для процветания на родине. Не обделённый умом, он это понимал, но отчаянно отказывался признать, чтобы не наложить на себя руки. Он искал и выдумывал доводы, как на родине было гнусно, и почти сумел убедить себя, но не до конца. А теперь представился случай излить накопившуюся ненависть жителю страны, которую он бросил, и Полуэктов надеялся, что, объяснив задержанному, как плохо жить в России, он изменит окружающую реальность, и жить здесь станет значительно лучше, если там окажется по-настоящему мразотно. Это было патологическое, далеко зашедшее раздвоение сознания.

– Отыскивать всё самое мерзкое там и противопоставить всё самое лучшее здесь, – сам собой выговорил язык Муромцева.

Торжествующая усмешечка Полуэктова замерла на губах и превратилась в оскал. Взгляд застыл, словно эмигрант проникал в мысли бывшего земляка. Он кивнул. И вдруг встрепенулся.

– Хватит, Муромцев, – оборвал сам себя Полуэктов. – Довольно.

Он откинул папку, придавленную съехавшей на неё пачкой служебных бумаг, схватил серовато-бурый предмет величиной с полкулака, похожий на разрезанную вдоль грушу с фасеточной поверхностью. Груша узким концом лежала в направлении Дениса. Распахнул дверцу несгораемого шкафа, запихал предмет как можно глубже, привалил бумагами, закрыл.

Лаборант не сразу сообразил, хотя определил на лету, что видит срезанный зоарий каплевидной мшанки. На страницах учебника и на мониторе её изображения выглядели иначе, чем отделённый от ножки и высушенный экземпляр, мелькнувший в руке Полуэктова. Xenofungella guttata или в простонародье «морской сморчок» был редко встречающимся в музеях обитателем опасного района восточнее Островов Зелёного Мыса. Лов там затруднён активностью пришельцев, рядом находился берег Западной Африки, покрытый туманом и заселённый амфибиями. Искатели морских сокровищ в тех местах часто пропадали. Муромцев узнал её, потому что перед отъездом перелистал кучу литературы, описывающей район работы биологической экспедиции, а самое примечательное отложилось в памяти. X-f. guttata была выдающимся видом рода инопланетных фунгелл – донным беспозвоночным животным, ведущим сидячий образ жизни, только значительно крупнее земных мшанок, и не совсем понятным образом влияющим на способности человека к тонкому постижению чувств находящихся поблизости людей, вплоть до создания иллюзии понимания мыслей.